Никто не говорит ни слова. Они как будто выдерживают минуту молчания по всем тем детям, что были перемолоты машиной разборки. Индустрией, как назвала её Соня. Мельницей, работающей на человеческом мясе и выходящей за рамки всяческой морали, но при этом регулируемой законами с полного согласия общества.

И тут Коннора осеняет:

– На этом история не кончается, правда, Соня? Должно быть что-то ещё. Иначе с чего бы это «Гражданам за прогресс» так бояться человека, которому они нанесли поражение? Почему имя Дженсона Рейншильда до сих пор заставляет их гадить в штаны?

Теперь Соня улыбается.

– А какое, по-твоему, слово сковывает страхом сердце любой индустрии?

И когда никто не отвечает, она шепчет, словно тёмную мантру:

– Моральное старение.

• • •

В антикварной лавке, в неприметном углу, куда покупатели особенно не заглядывают, высится штабель пыльных старых компьютеров, готовый в любой момент уступить земному тяготению, но каким-то чудом удерживающийся от обвала. В этот-то угол и ведёт Соня своих собеседников.

– Держу их здесь, потому что время от времени наведывается какой-нибудь любитель старых компьютеров – правда, не очень часто. Да и платят они не бог весть что.

– Так а мы-то здесь зачем? – спрашивает Коннор.

Соня легонько стукает тросточкой по его плечу.

– Для наглядности. Техника стареет не так красиво, как, скажем, стильная мебель. – Она садится на упомянутую красиво устаревшую мебель – кресло с гнутыми ножками и алой бархатной обивкой. Наверно, оно стоит больше, чем вся эта куча древних компьютеров.

– Когда было принято Соглашение о разборке, я сдалась. Я ненавидела себя за невольное участие в процессе, приведшем к Соглашению. А вот Дженсон… он боролся до самого своего смертного часа. Он понял, что теперь, когда людей стали расчленять на части, единственный способ остановить разборку – это дать публике более дешёвые органы, которые не нужно было бы забирать у живых людей. Убери необходимость в заготовке донорских органов – и к людям вернётся совесть. Разборка прекратится.

– Арапачи используют для трансплантации органы своих хранителей-животных, – указывает Коннор. – Так они обходятся без разборки.

– Есть решение получше, – говорит Соня. – Что если бы ты мог искусственно выращивать и постоянно пополнять запас клеток, закладывать их в устройство наподобие, скажем, компьютерного принтера, и – пожалуйста, вот тебе на выходе нужный орган?

Все переглядываются. Коннор не совсем уверен, как ему понимать реплику Сони: это риторический вопрос, шутка, или она вообще рехнулась на старости лет?

– Это как?.. Вроде электронного наращивателя ногтей, что ли? – предполагает Риса.

– Вариация на ту же тему, – подтверждает Соня. – Похожая технология, сделавшая, однако, колоссальный шаг вперёд.

– Э-э… – тянет Коннор, – не думаю, что картинка с печенью будет кому-то особенно в помощь…

В глазах Сони загорается странный огонёк. В ней пробуждается учёный, которым она когда-то была.

– А если это не просто картинка? Что если ты сможешь «выписывать» живую ткань – слой за слоем, один поверх другого, всё толще и толще? Что если бы ты смог решить проблему кровотока, запрограммировав каверны в выполняемой секвенции и выстилая эти каверны полупроницаемой мембраной, которая затем вызреет в кровеносные сосуды?

Произнося эти слова, Соня переводит взгляд с одного своего собеседника на другого. Страсть, пылающая в её глазах, завораживает. Она больше не старуха. Она исследователь, и огонь, который она скрывала в себе все эти годы, рвётся наружу.

– Представь себе, что ты изобрёл принтер, который может создавать живые человеческие органы. – Соня встаёт с кресла. Она небольшого роста, но Коннор готов поклясться, что женщина сейчас возвышается над ними, словно башня. – И представь себе, что ты продал патент самой большой в стране корпорации, занимающейся выпуском медицинской техники. И что они взяли… и всю твою работу… похерили. А чертежи сожгли. И все имеющиеся принтеры разбили вдребезги. И сделали всё, что в их силах, чтобы никто никогда не узнал о самом существовании такой технологии!

Соня дрожит всем телом – не от слабости, а от гнева.

– Что если они похоронили с концами эту альтернативу разборке, потому что слишком много людей вложили слишком большие деньги в то, чтобы всё… оставалось… по-прежнему!

Падает пронзительная морозная тишина. И в этой тишине раздаётся скромный, непритязательный голос.

– И что если, – говорит Грейс, – один такой орган-принтер всё ещё существует, спрятанный в углу антикварной лавки?

Ярость на лице Сони сменяется доброй лукавой улыбкой:

– И что если так оно и есть?

За много лет до рождения Коннора, Рисы и Льва, Соня, дрожа на стылом февральском ветру, идёт от своего автомобиля к складскому помещению – одному из многих в этом обширном комплексе. В руках у неё тяжёлая картонная коробка.

После похорон мужа прошла всего неделя, но Соня не из тех, кто склонен долго упиваться жалостью к себе.

Она наняла самое обширное помещение из имеющихся в складском комплексе. Здесь достаточно места для всей её мебели, предметов старины, безделушек и прочих вещей, которые они с покойным мужем коллекционировали много лет. По правде говоря, это в основном её коллекция. Дженсона материальные блага не волновали; всё, что ему было нужно – удобное кресло да место в истории. Ну что ж… В первом он умер, второе у него украли.

Замок на двери покрыт инеем. Всего неделя, как грузчики сложили её вещи внутри, а такое впечатление, что случилось это давным-давно. Соня пытается вставить ключ в скважину, но мешают слишком толстые перчатки. В конце концов она стягивает их; пальцы тут же застывают, но она поворачивает ключ в замке и тянет за ручку.

Здесь все её пожитки. Дом Рейншильдов пуст – но ему недолго оставаться таковым. Соня продала его, и скоро в нём поселится дружная семья – так, по крайней мере, уверил её риелтор. Соня назначила цену намного ниже рыночной, лишь бы продать поскорее.

Все деньги, что были уплачены Дженсону за патент на орган-принтер, Соня отдала друзьям Остина. Они сказали, что учреждают тайную организацию по борьбе с разборкой. Сопротивление или как-то так. Ну что ж, даже если им удастся спасти от ножа одного-единственного кандидата на разборку – дело того стоило.

Соня с кряхтеньем поднимает дверь, и створка уезжает наверх. Вот они, внешние атрибуты её жизни, аккуратно составленные так, чтобы всё поместилось. Как странно, когда весь твой мир втиснут в такое компактное пространство. Словно нейтронная звезда, где вместо звезды – целая жизнь.

При этом зрелище Соню на миг окутывает чувство безысходности, но оно тает так же быстро, как порхающие снаружи снежинки. Из случившегося с мужем Соня извлекла по крайней мере один полезный урок: нельзя, чтобы твоё прошлое убило твоё будущее. Будущее – это всё, что осталось у Сони после того, как её прошлое было стёрто без следа. Ей даже пришлось купить себе поддельные паспорт и водительские права, потому что настоящие больше недействительны. Однако она сохранила своё первое имя. Пусть от её истинной личности останется хоть что-то, вопреки желаниям тех, кто с радостью отправил бы её в безграничное безымянное Ничто.